Rain.

Когда в августе медовое теплое небо затягивает высокой ватой туч и откуда-то 
издали катится огромными горошинами гулкий гром, мне хочется устроиться у 
окна, поднять раму и протянуть ладонь навстречу первым стремительным каплям. Я 
люблю летний дождь.    Сидеть, уткнувшись подбородком в ладони, поставив локти 
на узкий подоконник, я могу часами. Следить за тем, как мгновенно исчезают 
прохожие с улицы. Как за забором быстро проплывает яркий зонт - под ним, 
наверняка, скрывается очаровательное личико не поспевшей домой девчонки. 
Растяпа, быстрее, вымокнешь ведь! Хотя... ей-то что с того? Редкие брызги 
отталкиваются от карниза, попадают на меня, оставляя на одежде темные пятна, 
но это ничего. Этого слишком мало, чтобы...
Длинные струи выбивают на расходящейся кругами поверхности искуcтвенного 
водоема пузыри. Камни во дворе становятся темнее. По листьям сбегают ручейки, 
стремящиеся спрятаться в дворовой траве, а водостоку ужасно нравится его 
работа - он, булькая, устраивает перед верандой огромную лужу. Есть в летнем 
дожде, в том, что я вижу за окном в такие дни, нечто умиротворяюще тоскливое. 
В такие дни не хочется тренировок и только натасканные части тела по инерции 
выписывают какие-то кренделя. В-основном же, хочется просто сидеть вот так и 
думать. О том, как в этом доме было прежде - шумно и бестолково. С редкими 
настораживающими отцов, пьющих на веранде сакэ , затишьями. Они тогда 
старательно прислушивались к звукам дома: шкворчанию сковород на кухне, 
девичьему голосу что-то отрывисто и весело болтающему в телефонную трубку, к 
голосам из тренировочного зала. А после их, не хуже игры в го, успокаивал 
вопль "Baka!" откуда-нибудь со двора и топот по маршам лестничных пролетов. И 
все сразу вставало на свои места. И летних дождей - теплых, добрых - тогда 
было не меньше. А потом... потом наступила осень - как будто вдруг - и с ней 
пришли нудные ноябрьские ливни, нагонявшие печаль и в то же время раздражающие.
Они шли не переставая, надолго загоняли под крышу, не оставляя ни малейшей 
надежды. На то, что все будет хорошо. На то, что все будет как прежде. 
Оставалось только хорохориться, бодриться и... жаловаться каплям, без конца 
стекающим по стеклу совсем уже опущенной рамы наглухо закрытого окна. Вопли в 
доме прекратились вовсе, дом притих в ожидании, но... ничто не нарушало его 
воспоминание о звучавших здесь когда-то детских голосах. И дом никак не мог 
понять, что... должно быть, мы позврослели. Когда это стало понятно мне, я был 
напуган. Я ничего не боюсь (кроме кошек, конечно, но это пусть не в счет), а 
тут... Это было чем-то совершенно новым. Детство кончилось. Вот, оказывается, 
почему мне уже не хочется морочить головы девчонкам, которые бегают за мной. 
Вот, оказывается, почему я уже не ощущаю того азарта, с которым я удирал от 
них прежде. И, видимо, именно поэтому Она так непримиримо печально и растеряно 
смотрит, сталкиваясь со мной. Глаза у нее большие и грустные, а ресницы так 
непривычно дрожат... будто она сейчас заплачет. Лучше бы разозлилась, 
накричала. Но она не злится и молчит.
Теперь мы видимся реже - школа окончена и солнце нечасто выползает из-за туч, 
которые проливаются серым нудным дождем. А потом наступит зима. Летнего дождя 
не будет теперь очень долго, а зимние праздники не радуют меня многолюдьем, 
потому что мне хочется быть одному. Нет... на самом деле мне хочется... 
И тут я понимаю еще одну вещь - ту вещь, которой я раньше так страшился. Она 
раскрывается передо мной, как чашечка уродливой пугающей раковины, и я вижу, 
что в ней скрывалась крошечная жемчужина - чудная и теплая, как летний дождь, 
и крепкая, как только что принятое мною решение.
Я осторожно приоткрываю дверь со смешным утенком, на котором написано ее имя, 
и, уже не боясь получить по лбу запущенной в меня книгой (все равно я успею 
увернуться), зову:
- Акане...
- Ранма? - Вопрос навстречу мне. Взгляд навстречу мне. В нем ожидание. Или я 
неправ?
- Акане, мне нужно тебе что-то сказать...


Mосква
апрель'2001 

 (c) Sakura